Две Василисы
В Тридевятом царстве, тридесятом государстве жила молодая ведунья Василиса. Жила она у самого синего моря, потому звали её Приморской, а друзья — Лисой. Был у нее дар сказки да песни сочинять. И так ладно сплетала она слова, что люди заслушивались, а если сочиняла она сказку про живого человека, то могла та сказка сбыться и жизнь чужую к лучшему изменить. Вот только для себя не могла Лисушка не то что сказки — даже присказки сочинить. Сильно её это печалило. Любила она дудочника Антошу, что с батюшкой да братом по всему царству путешествовал, на дуде играл, песни Василисы народу пел. Был Антоша веселый да умный, ладный да пригожий, сохла по нему Василиса, совсем покой потеряла. Только не верил он любви её, головой качал:
— Нет, Лисушка, не меня ты любишь, — говорил он. — Ты сказку обо мне себе придумала, её и полюбила.
Улыбалась в ответ Лиса грустно да ласково, а ночами плакала горько, потому что не могла доказать, что неправда это — ровно не слышал её Антоша. Всё печальнее становились её песни и сказки, всё длиннее — письма, которые она писала подруге своей волшебным пёрышком на заговоренном пергаменте.
Жила та подруга далеко — за высокими горами, и звали её Василиса Загорская. Друзья же называли её просто Сютой. Была Сюта мастерица на все руки и умела делать волшебные вещи. Сошьёт сумку — ни один вор из такой ничего украсть не сможет. Сделает чехол для гуслей или свирели — и будут они всегда как новенькие, и даже неумелый музыкант на них сфальшивить не сможет. Вырежет шкатулку для гадальных карт — полежат карты в ней и всегда правду станут говорить, хоть ты ими в «дурака» играй.
Была Сюта с виду кровь с молоком, румянец во всю щеку, — а внутри хворая, все лекари в округе у неё не по разу побывали, дорогу к ней не забывали. И очень она грустила из-за того, что работу её плохо брали. Уж и красивые вещи были, и крепкие — верой и правдой годами служить могли, да считали их люди больно причудливыми с виду. От огорчения Сюта еще пуще хворала, но духом всё же старалась не падать.
Однажды незадолго до Нового года созвал царь-государь мудрецов да мастеров, волхвов, чародеев да знахарей в столицу — город Дивноград, чтобы показали они чудеса со всех концов государства, показали людям, чем славно царство. Узнали об этом Лиса да Сюта и решили тоже съездить в Дивноград на ярмарку чудес — мастерства набраться. Остановились девушки на постоялом дворе, отдохнули с дороги и на ярмарку отправились. День гуляют, два гуляют, чудесам дивятся, а коли где увидят, что учат чему-то, что им по силам, — непременно подойдут, поглядят и переймут что смогут. На постоялый двор только ночевать и приходили.
На третий день пришли Василисы на площадь ярмарочную, а там скоморохи пляшут да песни поют. Услышала Лиса дуду, Антошу своего вспомнила и загрустила, слёзы запокапывали… Сюта её под руку с площади увела в кормильню, потому как на сытый живот и горе не такое горькое, попросила на двоих похлебку горячую да густую — с мороза согреться, орехов в меду — жизнь подсластить и травяного настоя. Сидят Василисы, обедают и вдруг слышат над головой:
— Это кто тут за наш стол уселся?
Подняли девушки головы, смотрят — стоят возле стола две женщины. Одна статная да румяная, коса русая в руку толщиной вокруг головы короной уложена, у другой волосы — что соль с перцем, глаза черные как уголья горят из-под бровей густых.
— Полно тебе, Ягуша, — укорила первая, — небось, на лавках всем места хватит.
Ойкнула Сюта, встала из-за стола, поклонилась в пояс:
— Поздорову тебе, Ядвига Ягинишна!
— И тебе, Елена Степановна! — подхватила Лиса, узнав Елену Премудрую.
— И вам не хворать, — сощурилась Ядвига Ягинишна. — Сказывайте, кто вы такие и почему ты, — она показала пальцем на Лису, — похлебку слезами солишь.
Не было у Лисоньки сил горе своё таить, всё как на духу выложила. Хмурилась Яга, её слушая, головой качала. Глядела сочувственно Елена Премудрая, рукой щёку подперев. Тут и Сюта не утерпела, и на хвори неизлечимые пожаловалась, и на неудачи торговые. А Елена и говорит:
— А давай, Ягуша, пособим им. Они же совсем как мы когда-то!
— Отчего не пособить! — раздумчиво откликнулась Яга, сняла мешочек холщевый с пояса, достала горсть камешков да сучков, забормотала под нос и бросила сучки-камешки на стол. — Ага… Знаю, что вам лучше всего поможет. Растет в лесу нашем заповедном на поляне заветной возле дуба векового чудо-ягода. Найти её можно дважды в год. Летом — на русальной неделе. А храбрый да удалый может и зимой добыть, в три дня до Нового года. У вас только один завтрашний день на это остался. Вот как выйдете из города через северные ворота, пойдете по дороге накатанной, за час доберетесь до пня старого толщиной в два обхвата. Там дорога в лес упирается и направо идет, а вы никуда не сворачивайте, прямо в чащу идите и на дуб вековой правьте. Он высокий, его там отовсюду видать, хоть и далеко он от опушки. Только помните, там даже тропинки малой нет, лыжи охотничьи возьмите. Выйдете на поляну, вокруг дуба три раза посолонь обойдете — тут зима летом красным обернется, чудо-ягода и покажется. Тогда не зевайте, а как по лукошку наберете — противусолонь вокруг дуба трижды обойдите и домой ступайте. Да не забудьте хозяина лесного поблагодарить! А за час до Нового года начинайте ягоду в меду варить… А варить-то есть где?
— К хозяину в поварню напросимся, — кивнула Сюта. — Мол, купили на ярмарке заморскую ягоду, надо скорее сварить, чтоб не пропала, а что ночью — так чтобы не мешать никому.
— Хорошо, — заговорила Елена Премудрая. — Будете ягоду варить — думайте о том, чего кому надобно. Ты, Лисонька, думай о том, как Антошу своего любишь, а ты, Сюта, про здоровье да удачу загадывай. Как часы на колокольной башне бить начнут, — их тут далеко слыхать, на весь город, — мешайте варенье посолонь на каждый удар, двенадцать раз, а после с огня снимите, остудите, в горшочки положите да запечатайте. Ты, Сюта, как домой приедешь, каждый день будешь того варенья по три ложки есть, не больше и не меньше, а как горшочек опустеет — так и хвори уйдут, а удача в делах придет. А тебе, Лисонька, труднее будет. Антоша твой у тебя птица вольная, всё время в гнезде родном сидеть не сможет. А коли крыльев лишится — так и песня от него уйдет, а без песни ему свет не мил будет, зачахнет он. Согласна ты его в гнезде ждать, пока он по свету летать станет? Или с ним вместе летать, подолгу родного гнезда не видать?
— Да! Согласна! — горячо воскликнула Лиса.
— Тогда раздели варенье на два горшочка — один побольше, другой поменьше. Из большого сама ешь понемножку. А как выпадет случай, пригласи как-нибудь Антошу своего, малый горшочек на стол поставь да вместе с ним варенья поешь, всё наилучшим образом и устроится. Только как именно — не ведаю.
— Да не приворот ли это будет?! — ахнула Лиса.
— Что ты! — махнула рукой Яга Ягинишна. — Негодное это дело — приворот! Нет, чудо-ягода волю человеческую не согнет, не подчинит, а только так жизнь повернет, что всё ладно станет. — Тут она сняла с пояса кошель, вынула оттуда ложку маленькую на длинном-предлинном черенке, — как только поместилась! — и протянула Сюте. — Варенье есть будешь только этой ложкой! Ешь и приговаривай: варенье черпаю, здоровье да удачу загребаю! И помните, коли не испугаетесь, всё у вас сбудется!
Назавтра Василисы встали пораньше, оделись потеплее, взяли по лукошку, веревку подлиннее и покрепче, заткнули за пояс по топорику, — костерок сложить, а то и отбиться от кого, — положили в лукошки по пирогу, чтобы в лесу перекусить, и пошли через северные ворота в лес, как велено было. Дошли до пня в два обхвата, глядят: и правда, ни дорожки, ни тропинки, всё занесло снегом. Делать нечего, надели лыжи охотничьи, сквозь сугробы стали пробираться. Час идут, другой идут… Дуб впереди маячит, а всё никак не дойти до него. И тут видит Лиса — следы их собственные.
— Видно, мы круг дали, — решили Василисы и дальше пошли. Малость тревожно им стало — короток зимний день, а ну как не успеют до темноты выбраться? Шли-шли, уже и пирога в лукошках не осталось — всё съели, чтобы силы подкрепить, глядят — снова их следы.
— Да никак нас леший кружит? — подумала Лиса вслух.
— Поздорову тебе, хозяин лесной! Почто на нас серчаешь, дорогу нам путаешь? — спросила громко Сюта. — Мы лесу твоему вредить не станем!
Тут затрещало сбоку, ухнуло, и выходит из лесу старичок: борода седая до пояса зеленью отливает, тулуп наизнанку надет, глаза словно у зверя дикого светятся.
— Не серчаю я, — проворчал он. — Скучно у меня в лесу зимой! Звери по норам попрятались, люди почти не ходят… Только вот вы явились! Зачем в мой лес пожаловали? Да говорите честно, я обман чую!
— Здравствуй, дедушка! — поклонились Василисы. — За чудо-ягодами мы к дубу старому. Пропусти нас, пожалуйста, очень они нам нужны!
— Ишь ты, ягоды волшебные им подавай! Просто так не пропущу! — заупрямился леший. — Вот вы мою скуку развейте — тогда подумаю!
— А давай, дедушка, я тебе сказку расскажу! — предложила Лиса.
— Сказку? А давай сказку! — обрадовался леший.
— Погоди, Лисонька. Дедушка, не найдется ли у тебя деревяшек кленовых да березовых, чтобы мне дерево не рубить, и чтобы не гнилые были? — попросила Сюта. — Для дела надобно.
— Ну раз для дела… — Свистнул леший, в ладоши хлопнул, и появились из ниоткуда поленья березовые да кленовые. Села Сюта в стороне на пенёк с этими полешками, достала ножик складной заморский, с которым не расставалась, а Лиса сказку завела. Говорит она, слова сплетает, а Сюта на пеньке топориком тюк да тюк, ножиком шур да шур…
— …И стали они жить-поживать да добра наживать! — закончила Лиса.
— Эх, хорошо сказываешь, складно! — похвалил леший. — Да только сказка-то одна, кончилась — и всё, а со скукой мне до самой весны жить!
— Тогда прими, дедушка, подарочек! — и протянула ему Сюта деревяшки, на веревку нанизанные, и две толстенькие веточки, с одного конца потолще, с другого потоньше.
— Это что? — удивился леший. — У меня такого добра полный лес!
— Такого — да не такого! Люди это дровами называют, — улыбнулась Сюта, повесила связку себе на шею и давай веточками-колотушками песенку выстукивать. Песенка простенькая, а звонкая, веселая! Понравилось лешему, повесил он дрова на шею, колотушки за пояс заткнул.
— Хорошо, провожу я вас к дубу! — согласился он. — Как закончите, кликните меня, я вас из лесу выведу короткой дорогой.
Сдержал слово леший. Довел Василис до дуба векового, обошли они дерево трижды посолонь, глядь — а вокруг лето жаркое, трава зеленая, а в траве чудо-ягоды алые огоньками золотыми внутри горят-переливаются! Набрали девушки по полному лукошку, платками завязали, лешего позвали, и легла перед ними тропка утоптанная, она их к самому пню и вывела — оглянуться не успели.
— Уф, — вздохнули Василисы. — Хорошо, что вдвоем были! Пошли бы поодиночке — так и сгинули бы в лесу!
Вернулись они на постоялый двор засветло, а вечером, как и хотели, напросились в поварню — ягоду в меду варить, «чтобы не испортилась». Всё сделали Василисы, как было велено. Знатное вышло варенье, густое, сладкое и ровно само по себе в темноте светится. Запечатали девушки его в горшочки и спать легли. Три дня Василисы еще по ярмарке гуляли, а там и по домам разъехались, кто к морю, кто за горы.
Стала Василиса Загорская варенье есть ложкой Яги Ягинишны, здоровье да удачу звать. Стали силы прибывать, и к весне совсем Сюта болеть перестала, а слава про её мастерство внезапно далеко разлетелась. Проезжал через её городок музыкант столичный, и случилось так, что испортился у него чехол для флейты драгоценной каменной, в далеких восточных краях купленной за большие деньги. А ну как теперь флейта в дороге поцарапается или разобьется?! Набрел он на Сютину лавку, сделала ему Сюта чехол новый, и так понравились музыканту проезжему узоры чудные, за которые её работу часто обходили, что отвалил он втрое больше запрошенного, а дома всем хвастался, мол, глядите, какую я диковинку в глуши нашел! С тех пор пошли Сютины дела на лад, стали ей даже издалека заказы давать.
Лисонька тоже свое варенье понемножку ела, и вот чудо! Пуще прежнего она своего Антошу любила, а сердце маяться перестало. Ровно тихий жаркий огонёк носила в груди Василиса Приморская и ночами больше не плакала.
В один из дней весенних вдруг ожило у Сюты зеркальце волшебное, зазвенело, закачалось на стенке, — захотела Лиса поговорить с подружкой.
— Антоша меня замуж зовёт! — поделилась она. — Зашли они ко мне вместе с батюшкой — новые песни забрать. Поставила я то варенье на стол, так батюшка Антошин тоже поел, а потом и говорит: «Эх, кабы не был я женат на матушке моих олухов, тебя бы, Лисонька, в жены взял! А может, пойдешь за младшенького моего, Егорку?». А я что-то и призадумалась: хорошо мне с ними со всеми, как родные они мне, так может быть, пойти, коли не я Антошино счастье? А что нелюбимый… говорят же люди «стерпится — слюбится»? Тут Антоша вдруг весь красный сделался: «Нет уж, батюшка! — говорит. — Вы на матушке женаты — вот и ладно, а у Егорки еще молоко на губах не обсохло, чтобы жениться!». А потом ко мне обернулся: «Ты прости меня, Лисонька, — говорит, — что дурнем слепым и глухим был, сердце тебе маял! Будь женой моей!»
Не дожидаясь осени свадьбу сыграли. Уж больно Антошин батюшка был рад, по сердцу Лисонька была и ему, и супруге его. Позвали на свадьбу и Сюту, и Елену Премудрую с Ядвигой Ягинишной, и еще полмира. Подарила Сюта молодым оберег на жизнь долгую и счастливую да солонку резную-расписную, из которой соль просыпать нельзя было, а Яге с Еленой по кошелю, шелками да бисером вышитому — в благодарность за помощь.
Неделю свадьба гуляла. И я там была, мёд-пиво пила, пирогами закусывала, от Лисы с Сютой всю эту историю разузнала и вам рассказала.